Щодо меча арея я там щось побачив, дмитро резниченко правильно все виклав. в принципі у мене подібна була зміна світогляду свого часу
Сколько времени понадобилось, чтобы так изменить свое сознание? Когда произошел этот щелчок?
Точкой отсчета можно считать конец Революции, 18-е февраля — когда лидер нашей сотни Женя Карась, глава неонацистской группировки С14, после звонка из СБУ приказал всей сотне сбежать с Майдана в самый ответственный момент и спрятаться в канадском консульстве. Да, конечно, в сам момент побега, когда мы спасали свои шкуры, я не был обижен на главаря, потому что страшно было… Но просидев ночь в укрытии, слыша крики людей и взрывы и хорошенько подумав, я вышел из нашего убежища и вернулся на Майдан. Если мы, как националисты, все эти годы и готовились к решительному историческому моменту, то это был именно он, черт возьми! Я понял, что если сейчас буду где-то отсиживаться или куда-либо попробую сбежать, то больше смотреть людям в глаза никогда не смогу. Я вышел и вернулся на баррикады, а вся наша националистическая сотня осталась прятаться до того момента, пока не сбежал Янукович. Однако в тот момент я еще не сделал каких-то решительных выводов, хоть мои убеждения и были сильно надломлены произошедшим.
Когда уже был открыт фронт на Донбассе, наша организация по-прежнему сидела в тылу. Почувствовав, что что-то не так, многие ребята начали уходить в разные добровольческие батальоны. Я ушел на войну и выпал из националистической тусовки на два года. На фронте я увидел людей с самыми разными убеждениями, узнал, чего они стоят, когда действительно опасно. Я обнаружил, что ультраправых на войне хватает, но их далеко не большинство. А ведь я годами жил с убеждениями, что именно ультраправые — лучшие, храбрейшие люди этой страны, и если у человека есть сила, честь и мужество, то у него нет другого пути, кроме как присоединиться к нам. Однако на войне я увидел, что отлично воюют не только они. Более того, в моем батальоне были даже «леваки» и анархисты, которых мы вообще за людей не считали. С нами сражались и женщины и, как потом оказалось, и геи. Сначала было трудно принять такую реальность, но пришлось.
Я демобилизовался в 2016 году, к этому времени у меня уже была написана маленькая программная брошюрка, в которой я изложил поменявшиеся взгляды. Я назвал это все национал-либерализмом. Для меня первоочередными стали права человека, свобода, демократия на нашей земле — мы же за это воюем против московской империи. Но поскольку ультраправая тусовка не особо умеет читать книжки, а если и читает, то не делает выводы, а если и делает, то ведется на авторитет, то никто не среагировал на идеологические расхождения с догмой. Просто я остался внутри тусовки. А внутри нее человеку многое позволяется, если он соответствует внешним требованиям. И так бы все и продолжалось, если бы я не встретил свою девушку Таню.
я не можу зараз знайти, але він також десь писав, що війна виявилася не романтикою а піздєцом.
На цензорі.нет:Виявилося, що війна – це все-таки паскудство. І все те націоналістичне захоплення війною, естетикою війни, чим я накачувався з книжок роками – це все до першого реального гівна. Поки війна була в книжках, я про неї мріяв. Коли побачив її зблизька… В перше літо війни, коли втрати спочатку були невеликі, коли війна була весела, ковбойська, і ми йшли вперед, це було шикарно. А коли стався Іловайськ, величезні втрати… Все довелося переосмислити. Війна – це 95 відсотків нудьги і 5 відсотків жаху. Величезного захоплення від того, що я все це пережив, я давно не відчуваю. Але все-таки себе поважаю, бо таки не втік, не знайшов відмовки.
Війна відкриває в людях найогидніші їх риси. Основні мотиви, які керують людьми, – це жадоба і страх. І люди, від яких ти цього не чекав, їх і проявляють.
