Ее дочка тоже включилась в это дело и очень быстро знакомые ей немцы уже свозили к ней домой кто несколько броников, кто армейские аптечки, кто еще что-то. Она отправилась к дочери и с помощью колежанок по ВУЗу, живущих во Львове, организовала «занос» этого добра через границу, где все это грузилось в «бусики» и неслось на Восток страны, где пламя разгоралось все сильнее.
Общаться стало сложнее. Договорились, что он сам будет звонить, когда это будет удобно и она понимая, что именно стоит на кону, неукоснительно соблюдала это правило. Он же старался выходить на связь, когда это было возможно и безопасно и понимая, что надолго пропадать тоже нельзя, поскольку он бы сам сошел с ума, если бы оказался на ее месте и ждал звонка, которого все нет и нет.
Сами телефонные разговоры стали несколько сюрреалистичными. Она понимала, что он не сможет ей рассказать, что там происходит на самом деле. Самое большее, что он ей мог сказать, это «сейчас тяжеловато, но это временно». Она понимало, что это означает смертельную опасность и что этот разговор может стать последним. В остальное время он рассказывал о том, что они едят, как они приготовили роскошный плов, как у соседей он напал на какой-то гурманский пир с шикарным борщом, сыром и медом, в который они его макали щедро и даже бессовестно.
Если бы кто-то прослушивал их разговоры, то пришел бы к выводу о том, что это общаются люди, поведенные на еде и кошках. Он постоянно рассказывал ей о зверьках, которые прибились к ним и очень быстро вылезли всем на голову и каждый старался прикормить пушистика чем-то вкусненьким. Причем, иногда возникали совсем удивительные моменты, когда эти просмаленные порохом мужики начинали хвастаться своими котами или собаками, которые живут в их блиндажах.
Со временем ситуация успокоилась, но война не закончилась и по тому, что он ей рассказывал, она сделала вывод, что теперь он бывает на передовой наездами и судя по всему, он пошел на повышение и занимается сейчас чем-то особо важным и потому – еще более закрытым для обсуждения. У него уже несколько раз выпадало время отпуска, но воспользоваться этим он не мог.
Но вот время пришло и он таки получил возможность одеть непривычную «гражданку» и пройтись по вечернему городу, не фиксируя удобные пути отхода или места, идеальные для засады. Просто шел по городу и заглядывал в глаза прохожих, пытаясь понять, насколько они далеки от войны, и очень быстро пришел к выводу о том, что все они измеряют расстояние до войны в километрах, а не в днях движения ударных танковых групп. Им даже в голову не приходит, что не будь его и тысяч ему подобных парней, вот эта беззаботная и часто – бестолковая жизнь большого, вечернего города, уйдет в тревожную тишину комендантского часа буквально за три-пять дней.
Но юмор никогда не покидал его и потому – уберег от крайних суждений. Поэтому, он не испытывал раздражения, а философски отмечал, что он воюет как раз вот за эту беззаботность, бестолковость и даже праздность всех этих людей. За то, чтобы вон та девушка, которая со слезами на глазах что-то кричит в телефон, имела катастрофу именно в виде размолвки со своим парнем, а не собственные оторванные ноги или труп любимого человека на руках, из которого уходит последняя вязкая кровь.
Они встретились в каком-то азиатском ресторанчике с названием из голубых или зеленых букв. Взгляды сказали лучше слов: «Ты жив/а и это – главное, все остальное – наладится». Они что-то ели, немного выпили и разговор уже пошел ради разговора. Они просто слышали голос друг друга и этого было достаточно.
Она увлеченно рассказывала ему о том, что недавно убирала зимние вещи и в каком-то дальнем углу нашла файл с фотографиями сокурсников, которые сдавали на получение каких-то удостоверений или пропусков. Она разложила фотографии и он со смехом угадывали их фамилии, потом переворачивали и читали их, написанные карандашом на обратной стороне. Время пролетело настолько незаметно, что это оказалось неожиданностью для них обоих. Надо было уже по домам, к свои семьям.
Она так и не спросила его о том, что и как там на фронте, и он был ей за это благодарен, но все же она не удержалась и спросила просто и открыто, как это может сделать только человек, не боящийся оказаться непонятым и выглядящим глупо:
– Все будет хорошо?
Он взял в руки пустую чашку из-под давно выпитого капучино, улыбаясь покрутил ее, а потом очень аккуратно поставил и глядя ей в глаза сказал:
– Все будет хорошо. Теперь я это могу сказать определенно. Еще года три назад мы искали документацию, необходимую для восстановления одной из систем вооружений и наткнулись на документы, которые не должны были остаться после развала совка. Все случилось точно таким же образом, как у тебя с зимними вещами. Искали одно, а нашли – другое. В общем то, что было в документах – подтвердилось. Пришлось поработать бульдозером, экскаватором, а потом – пару недель возились саперы. Но все прошло удачно и мы нашли то, что было указано в найденных документах. Тогда мы вызвали специалистов именно по профилю этой находки и они сказали, что все в рабочем состоянии и это можно использовать хоть завтра. Но тогда мы даже не могли об этом рассказать нашим партнерам, поскольку они были также не готовы к этому, как и мы. Теперь – можно. Партнеры – в курсе. Осталось сделать хотя бы с десяток ракет, чтобы это можно было использовать или заявить о том, что мы можем это применить, в случае чего. Так что теперь – все будет хорошо. Мы, как страна, уже должны были погибнуть, но там наверху, имеются другие планы и то, что мы нашли, как раз – часть этого плана. Все будет хорошо.
Они ехали домой и впервые, за долгое время – ни о чем не говорили. Каждый думал о чем-то своем и о том общем, что касалось не только их самих или их детей. Именно сейчас было о чем подумать.
