Ловят лі дробишевского пiдapaca?(c)
Издательство «Бомбора» представляет книгу Станислава Дробышевского «Почему жирафы не стали людьми и другие вопросы эволюции».
Человек и жираф — что вообще между ними общего? Как же получилось, что, стартовав с единой позиции и приспосабливаясь к общим условиям на общих пастбищах, мы оказались столь различными? И на самом ли деле мы столь различны? Это вопросы, которые стоит разобрать подробнее. Эволюционные судьбы предков самых разных существ переплетались и влияли друг на друга. Поэтому не странно, что, изучая жирафов, мы многое узнаём о нас самих. Да и вообще, жирафы прекрасны и уже этим достойны особого повествования. Так каков же общий совместный путь людей и жирафов?
Предлагаем прочитать один из разделов книги.
Олигоцен
33,9–23,03 млн л. н.
Климат, враги и конкуренты
Олигоцен — эпоха начала конца. Всю вторую половину эоцена холодало, так что в прохладном олигоцене температуры были всего-навсего на 4–6 °C теплее нынешних. На Южном полюсе появились льды, вода ушла в них, так что к холоду прибавилась ещё и сухость. Жизнь менялась, и для лесных существ — не в лучшую сторону. Леса стремительно сокращались, на их месте распространялись первые степи. На огромных пространствах середин больших материков — Азии и Северной Америки — появлялись первые степные фауны, а приматы и лесные копытные исчезали.
Растительноядные животные умнели и ускорялись, что вызвало бурную эволюцию хищников. Приторможенные коротконогие монстры прошлого уходили со сцены, на которой их заменяли злыдни нового поколения. Появились кошки Felidae, например Proailurus lemanensis, причём с самого начала как специализированные охотники на птиц, грызунов и приматов, то есть на нас. Будем честны, кошки — тоже не вершина интеллекта, но они берут другим: их рефлексы отточены до совершенства, а реакция молниеносна. Кошки душат добычу, так что и большие размеры не гарантируют безопасности — шея есть у зверя любого масштаба. От них не спасает древолазание — они и сами неплохо лазают по ветвям, не помогает и быстрота прыгания — они нападают из засады. Пришлось развивать внимательность — первый шаг к разумности.
Конечно, кошки были не единственными нашими олигоценовыми врагами; альтернативой им были Stenoplesictidae, например Palaeoprionodon lamandini. Внешне они выглядели как нечто среднее между кошками, куницами и виверрами и вели соответственный образ жизни. В последующем они вымерли, вероятно, не выдержав конкуренции с более успешными соперниками. Но это было после, а пока им ничто не мешало охотиться на мелкое зверьё — предков людей и жирафов.
Ещё одна напасть — куньи Mustelidae. В олигоцене они представлены, например, французскими Mustelictis olivieri, M. piveteaui и Corumictis julieni. Эти твари мало того что быстро лазают по деревьям, так ещё запредельно энергичны и совершенно не имеют тормозов — ничего не боятся и всегда идут до конца. Может показаться, что куница обезьяне или косуле не угроза, но современная харза легко убивает и макаку, и лангура, и оленя, а олигоценовые приматы и копытные были попроще современных.
Единственная радость — кошки, стеноплезиктиды и куницы появились в Евразии, тогда как наши предки сидели в Африке. С другой стороны, возможно, примитивные приматы исчезли из Евразии не только по причине изменения климата.
На земле мезонихий заменили креодонты Creodonta — с огромными челюстями и короткими лапами; идеальным примером может служить Hyaenodon horridus. На деревья они в большинстве своём забираться не умели, но предков жирафов терроризировали вполне успешно.
*
Конкуренты людей и жирафов в олигоцене заметно выросли в размерах. Несть числа версиям копытных олигоцена. Они уже вполне узнаваемы, но всё ещё достаточно экзотичны. Кроме первых хоботных Proboscidea, весьма успешными оказались парнокопытные Artiodactyla и непарнокопытные Perissodactyla. Две эти группы соревновались в освоении листьев и трав, причём делали это альтернативными способами: парнокопытные совершенствовали в основном желудок, который в самом развитом варианте у жвачных стал четырёхкамерным, а непарнокопытные — кишечник, в коем несказанно увеличенная слепая кишка стала вторым и даже главным желудком. Парнокопытная версия позволяет получать из травы намного больше полезных веществ, зато непарнокопытная работает быстрее. Поначалу парнокопытные с их более сложной конструкцией отставали, а простые и незамысловатые непарнокопытные вырвались вперёд. В олигоцене возникло много альтернативных линий — родственников лошадей, тапиров и носорогов. Наилучшим примером может служить Hyracodon nebrascensis — небольшой зверь, сочетающий черты всех указанных животных. Лошаде-носорого-тапиров стало много, они быстро стали стадными, а через то начали развивать какой-никакой интеллект. Соревноваться с ними предкам жирафов было нелегко.
Жирафы в кустах
Люди олигоцена — первые узконосые обезьяны. Лучше всего они известны из Северной Африки, где, например, жил Aegyptopithecus zeuxis. Эти обезьяны достигли размера современной мартышки, хотя были ещё совсем примитивны.
Крайне примечательно, что их зубы эволюционно обгоняли конечности и уж подавно мозги. Собственно, из-за продвинутого строения зубов — они уже окончательно перешли на фрукто-листоядность — их и считают уже ранними узконосыми. В то же время в строении рук и ног было ещё множество черт полуобезьян, а мозг едва достиг кошачьего размера — 14,6–27 см3 — и по строению лобной доли и обонятельных луковиц был на уровне лемуров, ведь ранние узконосые были по-прежнему древесными бегунами, причём заметно менее прыткими, чем их потомки. Впрочем, выраженный половой диморфизм египтопитеков (а мы точно об этом знаем, так как найдены черепа и самцов, и самок, и детёнышей) говорит о некотором усложнении поведения. Но враги и конкуренты требовали перемен.
К концу олигоцена проблема хищников решилась двумя противоположными способами: ускорением и увеличением, реализовавшимися у мартышкообразных и человекообразных. Поначалу, конечно, разделение было вовсе неочевидно: последний общий предок Saadanius hijazensis, древнейшая мартышкообразная обезьяна Nsungwepithecus gunnelli и древнейшая человекообразная Rukwapithecus fleaglei были примерно одного размера — около 12 кг. Судя по удлинившейся морде и увеличившимся клыкам сааданиуса, его поведение изменилось в более иерархичную и агрессивную сторону по сравнению с египтопитеком. В дальнейшем же история начинает ветвиться.
Мартышкообразные в большинстве оставались более мелкими и консервативными по способу передвижения — четвероногий бег с ладонехождением, но перешли на преимущественное питание листьями. Листья гораздо менее питательны, чем насекомые или фрукты, отчего мартышкообразным пришлось развить билофодонтию — два гребешка на молярах для разрезания листьев; колобусы позже даже обзавелись трёх- или четырёхкамерным желудком, как жвачные парнокопытные. Зато листьев всегда много, и на них приходится мало желающих (кроме, кстати, жирафов, но они до вершин деревьев тогда ещё дотянуться не могли). Для защиты от хищников мартышкообразные заметно ускорились и усовершенствовали прыгательные способности, отчего в большинстве сохранили длинный хвост. Будучи более генерализованными, мелкими и подвижными, они чаще и легче спускались на землю, например для питания семенами или при расселении на новые территории. Неспроста в более поздние времена они раньше, быстрее и несколько раз независимо освоили саванну, нежели человекообразные. Но мелкие размеры и частое спускание на землю чреваты попаданием в зубы хищникам: в среднем, мартышкообразным жить опаснее, чем человекообразным. Как следствие, самки, которым ещё детей рожать, обычно остаются на проверенной безопасной родине, тогда как на новые опасные территории переходят более рисковые и менее важные для выживания самцы; такой вариант социальной структуры называется матрилокальностью. В новой группе самцы никому не знакомы, а потому должны доказывать свою крутость, что выражается в повышенной агрессивности и иерархичности и реализуется в больших мордах и длинных клыках. В итоге это приводит к консерватизму в культуре, поскольку новации не передаются через самцов, так как они ничему не учат детёнышей (кстати, пока у них нет детёнышей, свежепришедшие самцы могут демонстрировать повышенную заботу о чужих детёнышах, чтобы привлечь самок; когда же они сами становятся отцами, на собственных детей практически не обращают внимания).
Человекообразные специализировались заметно больше. Основой их питания стали фрукты, которых в олигоцене и миоцене всё ещё хватало. Для избегания хищников человекообразные стали быстро увеличиваться в размерах, а оттого стали менее подвижными и перестали прыгать по ветвям, отчего хвост потерял значение балансира при прыжках и исчез. В дальнейшем крупные размеры и непрыгательность стали основой для трёх новых способов передвижения: для начала вертикального лазания по стволам и хождения по толстым стволам, а на его основании либо брахиации — специализированного передвижения только с помощью удлинившихся рук, либо прямохождения по земле на усовершенствованных ногах. Солидные размеры, обилие еды и новые способы передвижения привели к сравнительной безопасности. В таких условиях расселяться и переходить в новую группу могут самки, а большим тяжёлым самцам это делать лень; такой вариант называется патрилокальностью. Самцы всю жизнь растут в одном месте в окружении ближайших родственников, знакомы с детства, все всё друг про друга знают, делить им нечего, доказывать свою крутость не надо, что приводит к повышенной сплочённости и социальности (этому способствует и больший мозг, возможный у крупных существ со сравнительно калорийной сахарной диетой, не тратящих к тому же слишком много сил на беготню). Самки же перемещаются от группы к группе и переносят новации, например способы расковыривания термитников или колотья орехов камнями и палками. Они воспитывают детёнышей (тем более что у крупных существ и детство длиннее, и привязанность дитяти к матери больше), от тех полезной информации учатся другие детишки, а от них — их родители, тем более что самцы меньше озабочены выстраиванием иерархии и не подавляют нововведения. Так в скорейшем темпе достигается социальный прогресс. Конечно, все эти процессы растянулись на миллионы лет; в олигоцене этому было положено лишь самое начало.
Самая древняя человекообразная обезьяна и самый древний проконсул — Kamoyapithecus hamiltoni — жил 24,2–27,5 млн л. н., в конце олигоцена. Он настолько примитивен, что некоторые антропологи считают его общим предком не только проконсулов, но и дендропитеков, а по отдельным чертам зубов он сопоставим даже с проплиопитеками и плиопитеками. Как и полагается Великому Предку, камойяпитек имел самые умеренные размеры — около 30–40 кг, крупнее более поздних дендро- и ньянзапитеков, но мельче афропитеков. Столь же генерализованы и его клыки — короткие, но толстые, с массивными корнями. Стало быть, уровень агрессивности-иерархичности был средним. Для прогрессивной эволюции такое сочетание — оптимально, ведь оно даёт возможность меняться во все стороны.
По-своему эволюционировали и жирафы — им на земле было сложнее.
Жирафы олигоцена — это уже гелоциды Gelocidae, хорошим примером которых может служить раннеолигоценовый французский Gelocus communis, позднеолигоценовые бахитерииды Bachitheriidae в лице французского Bachitherium insigne и многие другие — из Азии, Африки, Европы и Северной Америки, так что место их появления точно неизвестно. Само по себе обилие олигоценовых примитивных копытных радует, хотя разобраться в их однообразной пестроте сложно. Сложность, как обычно, во фрагментарности останков: большинство видов известны лишь по зубам и обломкам челюстей. Всё же есть и почти целые скелеты, благодаря которым мы знаем, что все эти мелкие зверушки были по-прежнему очень похожи на современных оленьков, разве что некоторые отрастили ножки подлиннее, а плюсневые кости уже полностью срослись воедино, что свидетельствует о повысившейся прыткости. Судя по зубам, подавляющая их часть питалась всё теми же листьями и фруктами, как и раньше. Где-то в олигоценовых кустах робко бродили предки как жирафов, так и оленей, и полорогих, но кто из них был самым-пресамым, прямым-препрямым предком жирафов, пока разобрать трудно. Например, в качестве почётного пращура часто назывался раннеолигоценовый монгольский Eumeryx culminis, но он уже слишком похож на кабарог и оленей.
Олигоцен — мир кустов, переход от густых лесов к открытым саваннам, промежуточная эпоха, когда всё было достаточно похоже на предыдущее время, но с явным намёком на обновление.
ДРОБЫШЕВСКИЙ СТАНИСЛАВ
